Любовь вероники тушновой и александра яшина. Кто сказал, что легко любить? Александр Яшин и Вероника Тушнова

Старая, как мир история. История любви двух немолодых, людей. Счастливая и трагическая. Светлая и грустная. Рассказанная в стихах. Вся страна зачитывалась этими стихами. Влюблённые советские женщины переписывали их от руки в тетрадки, потому что достать сборники ее стихов было невозможно. Их заучивали наизусть, их хранили в памяти и сердце. Их пели. Они стали лирическим дневником любви и разлуки не только Вероники Тушновой, но и миллионов влюблённых женщин. Последняя, вышедшая при жизни Тушновой книжка «Сто часов счастья» - вся о об этой огромной, сжигающей любви.

Хмурую землю

стужа сковала,

небо по солнцу

затосковало.

Утром темно,

и в полдень темно,

а мне всё равно,

мне всё равно!

А у меня есть любимый,

любимый, с повадкой орлиной,

с душой голубиной,

с усмешкою дерзкой,

с улыбкою детской,

на всём белом свете

один-единый.

Он мне и воздух,

он мне и небо,

всё без него бездыханно

и немо…

А он ничего про это не знает,

своими делами и мыслями занят,

пройдёт и не взглянет,

и не оглянется,

и мне улыбнуться

не догадается.

Лежат между нами

на веки вечные

не дальние дали - года быстротечные,

стоит между нами

не море большое - горькое горе, сердце чужое.

Вовеки нам встретиться не суждено…

А мне всё равно, мне всё равно,

а у меня есть любимый, любимый! Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась Вероника Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным, которого она так горько и безнадёжно полюбила и которому посвятила свои самые прекрасные стихи. Безнадёжно - потому что Яшин, отец семерых детей, был женат уже третьим браком. Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом». Казалось бы всё было у Яшина до встречи с Тушновой, но чего-то не хватало:

Что-то мешает

Работать с охотой.

Всё не хватает

В жизни чего-то.

Днём не сидится,

Ночью не спится...

Надо на что-то

Большое решиться!

С кем-то поссориться?

С чем-то расстаться?

На год на полюсе

Обосноваться?

Может, влюбиться?

О, если б влюбиться!

Что-то должно же

В жизни случиться.

Если б влюбиться,

Как в школе когда-то,

Как удавалось

В седьмом

И в десятом -

До онеменья,

До ослепленья,

До поглупенья,

До вдохновенья!

Снова стоять

На морозе часами,

Снова писать

Записки стихами.

Может в этих

Наивных записках

Вдруг обнаружится

Божия искра.

И превратятся

Мои откровения

В самые лучшие

Стихотворения.

И случилось. В жизнь ворвалась любовь. Его любит удивительная женщина, талантливая, красивая, тонко чувствующая… Длительные, очень неровные, бурные отношения любящих друг друга людей, к тому же поэтов, выплёскивались на страницы поэтических сборников. «И превратятся мои откровения в самые лучшие стихотворения», - писал Яшин в 1961-м году. Воистину это так, потому что в последние годы жизни его буквально прорвало, и я просто советую найти, прочитать и сравнить ранние и поздние его стихи. Пусть - безответно, Только бы любить, Только б не бесследно По земле ходить. Трав густым настоем Дышать в шалаше, Только бы простоев Не знать душе. Небом или сушей За любимой вслед - То же, что в грядущее Взять билет. Скрытно жить, в немилости. Но в любой миг Из-под ног вырасти На ее вскрик. Для меня не горе Судьба бобыля, Пахло б морем - море, И землей - земля. Буду жить, как птица, Петь, как ручей. Только б не лишиться Бессонных ночей. Пусть безответная, Пусть, пусть! Как-нибудь и с этою Ношей примирюсь. Ни на что не сетую, Только бы любить. Давай безответную - Так тому и быть. Впрочем, что ж охотно На костер лезть? Мы еще посмотрим, Время есть! Любовь была тайной. Любовь была грешной. Вероника, видимо, не позволила себе разрушить его семью, потому что, как мудрая женщина, понимала: на чужом несчастье счастья не построишь. Вероника Михайловна даже и не помышляла о том, чтобы увести любимого из семьи. Она бы никогда не смогла быть счастлива, сделав несчастными других: Небо желтой зарей окрашено, недалеко до темноты… Как тревожно, милый, как страшно, как боюсь твоей немоты. Ты ведь где-то живешь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьешь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовешь? Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за все я благодарю. А всего-то и есть: крылечко, да сквозной дымок над трубой, да серебряное колечко, пообещанное тобой. Да на дне коробка картонного два засохших с весны стебля, да еще вот - сердце, которое мертвым было бы без тебя. Они встречались тайно, в других городах, в гостиницах, ездили в лес, бродили целыми днями, ночевали в охотничьих домиках. А когда возвращались на электричке в Москву, Яшин просил Веронику выходить за две-три остановки, чтобы их не видели вместе. Я одна тебя любить умею, да на это права не имею, будто на любовь бывает право, будто может правдой стать неправда. Не горит очаг твой, а дымится, не цветёт душа твоя - пылится. Задыхаясь, по грозе томится, ливня молит, дождика боится... Всё ты знаешь, всё ты понимаешь, что подаришь - тут же отнимаешь. Всё я знаю, всё я понимаю, боль твою качаю, унимаю... В 1961 году Яшин написал стихотворение «Речка Вертушинка» (легко догадаться, что Вертушинка – ласковый образ Вероники Тушновой): Над тобой не одна осинка Одурманенно склонена. Колдовством твоим, Вертушинка, Вся душа до краев полна. Завертела, обворожила, Закружила меня чуть свет. Что ж ты делаешь, вражья сила?- И зимой избавленья нет. С увлеченьем, с ожесточеньем, Изворачиваясь и дразня, Обнажаешь мои коренья, Словно хочешь свалить меня. Не весеннее наше дело: Сколь ни тешься, ни молодись - Я не тот, и ты обмелела, Так застынь же, угомонись! Вероника ему ответила не менее талантливо, хлёстко и нежно: Хороша, говоришь, красива? Что ж клянешь ты ее с тоской? Не кори, а скажи спасибо быстрине ее колдовской. И в погоду, и в непогоду над речонкою склонена, пьет осинка живую воду, через то и жива она. Вертушинке ли не струиться? Нет иных у нее примет… Если речка угомонится, значит, речки на свете нет. То мелеет, то прибывает, - любо-дорого поглядеть… Реки старыми не бывают, им не надобно молодеть. Не страшись ее круговерти, не беги от воды хмельной, успокоится после смерти, нету вечных рек под луной! Вдвоём им приходилось бывать не часто. Яшин тщательно скрывал возлюбленную от друзей и знакомых. Встречи были редкими. И вся жизнь влюблённой женщины превратилась в мучительное ожидание этих горько-счастливых встреч. Он был порядочным человеком, Александр Яковлевич Яшин. И чувство долга возобладало. Но сердцу-то невозможно приказать. И разрывалось сердце между долгом и любовью. А возлюбленная то покорно ждала, то ревниво терзалась, то упрекала, но чаще смиренно принимала выпавшую ей судьбу: Ты всё еще тревожишься - что будет? А ничего. Все будет так, как есть. Поговорят, осудят, позабудут,- у каждого свои заботы есть. Не будет ничего... А что нам нужно? Уж нам ли не отпущено богатств: то мрак, то свет, то зелено, то вьюжно, вот в лес весной отправимся, бог даст... Нет, не уляжется, не перебродит! Не то, что лечат с помощью разлук, не та болезнь, которая проходит, не в наши годы... Так-то, милый друг! И только ночью боль порой разбудит, как в сердце - нож... Подушку закушу и плачу, плачу, ничего не будет! А я живу, хожу, смеюсь, дышу... Читаешь её стихи и понимаешь: чувство было настоящим, мучительным, страстным. Не легкая интрижка, а любовь, которая становится смыслом жизни, самой жизнью. Любовь, о которой втайне мечтает каждый из нас. Правда, и платить за такое горение чувств приходится дорого. Порой, жизнью. Вероника растворилась в своей любви и сгорела на ее костре. Но остались стихи, искренние и взволнованные. Гонит ветер туч лохматых клочья, снова наступили холода. И опять мы расстаёмся молча, так, как расстаются навсегда. Ты стоишь и не глядишь вдогонку. Я перехожу через мосток... Ты жесток жестокостью ребёнка - от непонимания жесток. Может, на день, может, на год целый эта боль мне жизнь укоротит. Если б знал ты подлинную цену всех твоих молчаний и обид! Ты бы позабыл про всё другое, ты схватил бы на руки меня, поднял бы и вынес бы из горя, как людей выносят из огня. Сохранить отношения в тайне не получилось. Друзья осуждают его, в семье настоящая трагедия. Разрыв с Вероникой Тушновой был предопределён и неизбежен. Что делать, если любовь пришла на излете молодости? Что делать, если жизнь уже сложилась, как сложилась? Что делать, если любимый человек не свободен? Запретить себе любить? Невозможно. Расстаться – равносильно смерти. Но они расстались. Так решил он. А ей ничего не оставалось, как подчиниться. В чем отказала я тебе, скажи? Ты целовать просил - я целовала. Ты лгать просил,- как помнишь, и во лжи ни разу я тебе не отказала. Всегда была такая, как хотел: хотел - смеялась, а хотел - молчала... Но гибкости душевной есть предел, и есть конец у каждого начала. Меня одну во всех грехах виня, все обсудив и все обдумав трезво, желаешь ты, чтоб не было меня... Не беспокойся -я уже исчезла. Помнишь, как залетела в окно синица, Какого наделала переполоху? Не сердись на свою залетную птицу, сама понимаю, что это плохо. Только напрасно меня ты гонишь, Словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой - всего лишь до своего последнего часа. Потом ты плотнее притворишь двери, рамы заклеешь бумагой белой... Когда-нибудь вспомнишь, себе не веря: неужели летала, мешала, пела? Началась черная полоса в её жизни, полоса отчаяния и боли. Наверное, поначалу она еще ждала и надеялась. Как ждет и надеется на чудо приговоренный к смерти. Именно тогда родились в ее страдающей душе эти пронзительные строки: не отрекаются любя… А он, красивый, сильный, страстно любимый, отрёкся. Он метался между чувством долга и любовью. Чувство долга победило. Но почему же так грустно от этой победы? Биенье сердца моего, тепло доверчивого тела… Как мало взял ты из того, что я отдать тебе хотела. А есть тоска, как мед сладка, и вянущих черемух горечь, и ликованье птичьих сборищ, и тающие облака… Есть шорох трав неутомимый, и говор гальки у реки, картавый, не переводимый ни на какие языки. Есть медный медленный закат и светлый ливень листопада… Как ты, наверное, богат, что ничего тебе не надо. В 1965 году она, красивая черноволосая женщина с печальными глазами (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту ее иногда называли «восточной красавицей»), с мягким характером, любившая дарить подарки не только близким, но и просто друзьям, вынуждена была лечь в больницу с диагнозом «рак». Александр Яшин, конечно, навещал её. Марк Соболь, долгие годы друживший с Тушновой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений. «Я, придя к ней в палату, постарался ее развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от которых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел – он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики...» Я обернулся – и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, – правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией...» В последние дни перед смертью Вероника Михайловна запретила пускать к себе в палату Александра Яковлевича. Она хотела, чтобы любимый запомнил ее красивой и веселой. А на прощанье написала: Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, – все равно напиши, прошу! Чтоб не мучиться поздней жалостью, от которой спасенья нет, напиши мне письмо, пожалуйста, вперед на тысячу лет. Не на будущее, так за прошлое, за упокой души, напиши обо мне хорошее. Я уже умерла. Напиши! Умирала знаменитая поэтесса в тяжелых мучениях. Не только от страшной болезни, но и от тоски по любимому человеку. На 51-м году жизни – 7 июля 1965 года – Вероники Михайловны Тушновой не стало. После нее остались рукописи в столе: недописанные листки поэмы и нового цикла стихов. Александр Яшин был потрясен смертью любимой женщины. Он напечатал в «Литературной газете» некролог – не побоялся – и сочинил стихи: Вот теперь-то мне и любить Ты теперь от меня никуда, И никто над душой не властен, До того устойчиво счастье, Что любая беда - не беда. Никаких перемен не жду, Что бы впредь со мной ни случилось: Будет все, как в первом году, Как в последнем было году,- Время наше остановилось. И размолвкам уже не быть: Нынче встречи наши спокойны, Только липы шумят да клены… Вот теперь-то мне и любить! Мы с тобой теперь не подсудны Мы с тобой теперь не подсудны, Дело наше прекращено, Перекрещено, Прощено. Никому из-за нас не трудно, Да и нам уже все равно. Поздним вечером, Утром ранним След запутать не хлопочу, Не затаиваю дыханье - Прихожу к тебе на свиданье В сумрак листьев, Когда хочу. Яшин понял, что любовь никуда не делась, не сбежала из сердца по приказу. Любовь только затаилась, а после смерти Вероники вспыхнула с новой силой, но уже в ином качестве. Обернулась тоской, мучительной, горькой, неистребимой. Не стало родной души, по-настоящему родной, преданной… Вспоминаются пророческие строки Тушновой: Только жизнь у меня короткая, только твердо и горько верю: не любил ты свою находку – полюбишь потерю. Рыжей глиной засыплешь, за упокой выпьешь… Домой воротишься – пусто, из дому выйдешь – пусто, в сердце заглянешь – пусто, на веки веков – пусто! Наверное, в эти дни он до конца, с пугающей ясностью понял горестный смысл вековой народной мудрости: что имеем, то не ценим, потерявши – горько плачем. Думалось да казалось... Думалось, все навечно, Как воздух, вода, свет: Веры ее беспечной, Силы ее сердечной Хватит на сотню лет. Вот прикажу - И явится, Ночь или день - не в счет, Из-под земли явится, С горем любым справится, Море переплывет. Надо - Пройдет по пояс В звездном сухом снегу, Через тайгу На полюс, В льды, Через «не могу». Будет дежурить, Коль надо, Месяц в ногах без сна, Только бы - рядом, Рядом, Радуясь, что нужна. Думалось Да казалось... Как ты меня подвела! Вдруг навсегда ушла - С властью не посчиталась, Что мне сама дала. С горем не в силах справиться, В голос реву, Зову. Нет, ничего не поправится: Из-под земли не явится, Разве что не наяву. Так и живу. Живу? После её смерти Александр Яковлевич за свои оставшиеся на земле три года, похоже, понял, какой любовью его одарила судьба. («Я каюсь, что робко любил и жил...») Он сочинил главные свои стихотворения, в которых – глубокое раскаяние поэта и завет читателям, думающим порой, что смелость и безоглядность в любви, открытость во взаимоотношениях с людьми и миром приносят одни несчастья. Книги лирической прозы А. Я. Яшина 1960-х годов «Угощаю рябиной» или высокой лирики «День творенья» возвращают читателей к пониманию не измельчавших ценностей и вечных истин. В завет всем слышится живой, тревожный и страстный голос признанного классика советской поэзии: «Любите и спешите делать добрые дела!» Скорбящий на могиле женщины, ставшей его горькой, предсказанной ею же потерей (Тушнова умерла в 1965-м), в 1966 году он пишет: А ведь, наверно, ты где-то есть? И не чужая - Моя… Но какая? Красивая? Добрая? Может, злая?.. Не разминуться бы нам с тобою. Друзья Яшина вспоминали, что после смерти Вероники он ходил, как потерянный. Большой, сильный, красивый человек, он как-то сразу сдал, словно погас внутри огонек, освещавший его путь. Он умер через три года от той же неизлечимой болезни, что и Вероника. Незадолго до смерти Яшин написал свою «Отходную»: О, как мне будет трудно умирать, На полном вдохе оборвать дыханье! Не уходить жалею - Покидать, Боюсь не встреч возможных - Расставанья. Несжатым клином жизнь лежит у ног. Мне никогда земля не будет пухом: Ничьей любви до срока не сберег И на страданья отзывался глухо. Сбылось ли что? Куда себя девать От желчи сожалений и упреков? О, как мне будет трудно умирать! И никаких нельзя извлечь уроков. Говорят, от любви не умирают. Ну, разве что в 14 лет, как Ромео и Джульетта. Это не правда. Умирают. И в пятьдесят умирают. Если любовь настоящая. Миллионы людей бездумно повторяют формулу любви, не осознавая ее великую трагическую силу: я тебя люблю, я не могу без тебя жить… И спокойно живут дальше. А Вероника Тушнова - не смогла. Не смогла жить. И умерла. От рака? А может, от любви? Незадолго до смерти она написала эти строки: Я прощаюсь с тобою у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты. Пусть иная, родная, та, с которою - рай, все равно заклинаю: вспоминай! вспоминай! Вспоминай меня, если хрустнет утренний лед, если вдруг в поднебесье прогремит самолет, если вихрь закурчавит душных туч пелену, если пес заскучает, заскулит на луну, если рыжие стаи закружит листопад, если за полночь ставни застучат невпопад, если утром белесым закричат петухи, вспоминай мои слезы, губы, руки, стихи… Позабыть не старайся, прочь из сердца гоня, не старайся, не майся - слишком много меня!

И он тоже не смог жить без неё. Через три года после кончины своей любимой, 11 июня 1968 года, на 56-м году жизни, в Москве, тосковавший по Веронике поэт умер. Его похоронили на родине в Вологодской области, в деревне Блудново. Диагноз смерти А. Я. Яшина звучал так же зловеще – «рак».

Седьмого июля 1965 года, ровно пятьдесят лет назад, скончалась (от рака) одна из лучших лирических поэтесс Вероника Тушнова. В 2011 году отмечалась сотая годовщина со дня ее рождения, хотя она настаивала, что годом ее рождения был 1915, который и указан на ее памятнике, что на Ваганьковском кладбище, где она похоронена.

Вероника Тушнова родилась в Казани, почти моя землячка, и в Казани в 2011 году торжества в честь ее столетнего юбилея были самыми широкими. Хотя и 1915 год, который она считала годом своего рождения, тоже следует вспомнить. И эти двойные круглые даты - столетняя и пятидесятилетняя - закольцовывают память о замечательной поэтессе.

1:8

Веронике 14 лет.

Вероника Михайловна не была уверена в своем литературном даре, хотя учитель литературы ставил в пример сочинения скромной ученицы другим, зачитывая их перед классом как образцовые. Девочка была из благополучной интеллигентной семьи: папа - профессор, мама - выпускница Бестужевских курсов , славившихся своим образованием и преподаванием. И жили они как все профессорские семьи в дореволюционной России. Это потом все изменилось.

Мы жили на папиной скромной зарплате,
Что нашего счастья отнюдь не губило.
Я помню все мамины новые платья,
И я понимаю, как мало их было.
Я помню в рассохшемся старом буфете
Набор разношерстных тарелок и чашек,
Мне дороги вещи почтенные эти и жизнь,
Не терпящая барских замашек.
Горжусь я, что нас не пугали заботы,
Что жить не старались покою в угоду,
Что видный профессор шагал на работу
За три километра в любую погоду...

2:8

После окончания школы она пошла не по филологической части, а по медицинской, уступив требованию отца, который в семье был непререкаемым авторитетом. Сначала Вероника поступила на медицинский факультет в родной Казани, а когда отца, уже академика, перевели в Ленинград, перевелась и она - в Ленинградский мединститут.
Потом - Москва, аспирантура на кафедре психологии, диссертация, первое замужество, неудачное, рождение дочери и первые стихи, удачные, замеченные Верой Инбер.

4:8

С дочерью Наташей. С дочерью 1953 г.

В тридцать лет, в 1941 году, по совету поэтессы она решается поступить в Литературный институт.

Но учебе помешала война: эвакуация в Казань, работа в госпитале, опять Москва и снова работа врачом и казалось бы, не до стихов, но через четыре года выходит ее поэтический сборник «Первая книга», отредактированная самим Павлом Антокольским. Именно во время войны она становится поэтом, и все, что тогда она видела, пережила и прочувствовала, окончательно сформировало ее стих и ее стиль: мягкий, лиричный и очень женский.

Раздача чая и разборка почты,

И настигающий врасплох рассвет,
И теплота на сердце оттого, что
Тот, новый, сыт, укрыт и обогрет

Вероника Михайловна Тушнова, 1962 год (за три года до смерти)

Только потом Вероника Тушнова окончательно сделала свой выбор в пользу литературы: литературный консультант, корреспондент газеты с бесконечными командировками и разъездами, переводы, стихи и не складывающаяся личная жизнь: новое неудачное замужество.

В 1944 году она написала стихотворение «Не отрекаются любя» , ставшее знаменитым только тридцать три года спустя после исполнения одноименной песни Аллой Пугачевой. Да и сейчас немногие знают, что песня написана на стихи Вероники Тушновой и что связаны они с трагической историей ее отношений с первым мужем, который ушел, а она его ждала и молилась, чтобы он вернулся. Он вернулся, смертельно больной и она его выхаживала…

А в госпиталях, где она работала , Веронику Тушнову обожали - и больные, и коллеги. Она была потрясающе красивой женщиной, с огромными темными глазами и густыми черными волосами, и было в ней что-то от жгучей восточной красавицы. Когда она входила в палату, то в ней становилось теплее и краше.

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придёшь совсем внезапно.
А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трёх человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметёт пути
на дальних подступах к воротам...
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно всё отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.

6:8 6:13

Через ее руки проходили сотни человеческих судеб из разных уголков страны, поступавших в госпиталь с тяжелыми ранениями. И она с ними разговаривала, утешала, помогала, признавалась в любви, когда даже на пороге смерти они хотели услышать тихое и нежное «Я люблю тебя».
У Вероники Михайловны была природная потребность делиться с другими - мягкостью, нежностью и отдавать свою любовью.

После войны поэтическая судьба Тушновой складывалась успешно. У нее выходили новые книги, она руководила творческим семинаром в Литературном институте, занималась стихотворными переводами. Восторженные читательницы переписывали ее стихи от руки и выучивали их наизусть. Но в личной жизни все как-то не складывалось. Вероника чувствовала себя обделенной — у нее не было любви, а без любви она не мыслила себе жизни.

И вдруг судьба сделала ей неожиданный подарок — подарила вторую молодость, подарила чувство, безграничное и безмерное, которое полностью захлестнуло ее и вызвало к жизни целую лавину самых прекрасных ее стихотворений. Это была любовь к поэту и прозаику Александру Яшину , родившемуся с Вероникой в один день — 27 марта, но двумя годами ранее. «Он мне и воздух, он мне и небо, все без него бездыханно и немо…», — писала поэтесса о своем любимом, а свое чувство к нему называла «бурей, с которой никак не справлюсь» и доверяла малейшие его оттенки и переливы своим стихам.

Яшин и Тушнова

Александр Яшин везде, где появлялся, производил на всех неизгладимое впечатление. Он был красивым, сильным человеком, очень обаятельным и очень ярким, «с повадкой орлиной, с душой голубиной, с усмешкою дерзкой, с улыбкою детской», как писала о нем Тушнова.

К моменту сближения с Вероникой он переживал тяжелые времена — настоящую травлю, обрушившуюся на него после публикации рассказа «Рычаги», в котором он рассказал правду о русской деревне. Вероника, одна из немногих, поддержала его, отогрела и оживила своей любовью его «пасмурную душу».

Это была любовь взаимная, но скрытая от посторонних глаз — Яшин был мужем и отцом. Он воспитывал семерых детей от разных браков, и семью поэта в шутку называли «яшинским колхозом». Его третья жена, с которой он познакомился в Литературном институте, Злата Константиновна, тоже писала стихи.

7:8

Яшин не мог оставить жену и детей, поскольку был сильно к ним привязан, да, наверное, Тушнова и не согласилась бы на такой шаг. Тонкая, всё прощающая, с чуткой, доброй, сострадающей душой, она не чувствовала бы себя счастливой, сделав несчастными других. Вероника ничего не требовала от любимого, соглашаясь на всё, всё понимая и принимая, хотя жить во лжи ей, с ее открытым сердцем и чистой душой, было непросто.

«А я с годами думаю все чаще, что краденое счастье - тоже счастье», - писала Вероника о своем возлюбленном, поэте Александре ЯШИНЕ

Сутки с тобою,
Месяцы - врозь…
Спервоначалу
Так повелось.

Какими же редкими были их встречи, тайными, вдали от посторонних глаз! А ей так хотелось постоянно быть рядом с ним. Но он не мог ей ничего обещать, предпочитая молчание.

Будущего у этих отношений не было, но Вероника благодарила судьбу за каждый час, проведенный с любимым. И если она могла насчитать в своей жизни всего сто часов счастья, для нее это было немало… Они любили ездить в Подмосковье, бродить по лесу, назначали свидания в гостиницах других городов. Вероника жила этими встречами, в них заключалась вся ее жизнь. Она задавала себе вопрос: «Почему без миллионов — можно? Почему без одного — нельзя?» и не могла найти на него ответа…

Когда влюбленные возвращались в Москву на электричке, Вероника, по просьбе Яшина, выходила на несколько остановок раньше, чтобы их не видели вместе… Но, несмотря на все предосторожности, сохранить отношения в тайне не удалось. Разве можно было спрятать такую страсть!

Конечно же, сразу же поползли слухи и сплетни. Друзья осуждали влюбленных, в семье Александра назревала драма. Их любовь была обречена.

Александр принял трудное для себя решение — расстаться с Вероникой.

Как же мучительно переживала Тушнова свое одиночество! Горло словно сдавила петля, сердце придавило «глыбою в тонну». Она часто бродила по тем местам, где они бывали вместе. Не имея возможности видеться с любимым, она говорила с ним стихами, в которых открывалась целая эмоциональная вселенная человека, стихами, настолько искренними и исповедальными, что они воспринимались как лирические дневники. Ее боль была вся как на ладони. Может быть, от невыносимого горя, тоски и переживаний она и заболела смертельной болезнью.

7:8

Когда Вероника лежала в больнице в онкологическом отделении, Александр Яшин навещал ее . Поэт Марк Соболь, долгие годы друживший с Вероникой, вспоминал: «Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо!

Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел — он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…» Я обернулся — и обомлел.

Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…»

А в последние дни, пребывая в тяжелых страданиях, ставших нестерпимыми, Вероника запретила пускать Александра к себе в палату. Она хотела остаться в его памяти такой, какой была в период цветения их любви — красивой, счастливой, веселой …

«Сто часов счастья» — так назвала поэтесса свою последнюю книгу стихов, посвященную Александру Яшину. В типографии торопились, знали, что Вероника умирает. Ей удалось подержать в руках сигнальный экземпляр книги, где в стихах она прощалась с жизнью.

Только жизнь у меня короткая, только твердо и горько верю:
не любил ты свою находку — полюбишь потерю.

Через год после ее смерти Александр Яковлевич напишет:
А ведь, наверно, ты где-то есть?
И не чужая - Моя... Но какая?
Красивая? Добрая? Может, злая?..
Не разминуться бы нам с тобою...

Они не разминулись: Яшин пережил любимую всего на три года и тоже умер от рака. Вот уж и правда: не отрекаются любя.

Нет, и это на правду совсем не похоже

— Облетает пыльца, и уходят друзья.
Жить без бабочки можно,
без золота

— тоже,
без любимого

— тоже,

— без песни

— нельзя.

Но ее счастье всегда было неотделимо от несчастья.... и другого счастья она не понимала и вряд ли бы приняла. В последние годы, когда ей исполнилось уже пятьдесят, она встретила свою последнюю и, как оказалось, смертельную, любовь. Любовь к человеку, который уже трижды был женат, имел семерых детей и на четвертый брак никак не мог решиться и отказаться от нее - тоже не мог. Ее счастье опять оказалось вперемешку с несчастьем. Так и собирала она свое счастье по крохам:

Сто часов счастья...
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки...
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала...
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило "спасибо".
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?
***

Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела...
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мед сладка,
и вянущих черемух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака..
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый,
не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада...
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо.

Но эта горечь несчастья, сопровождавшая ее счастье, напитала поэзию Вероники Тушновой пронзительностью, терпкостью и искренностью, которые воплотились в потрясающую любовную лирику, составившую последний томик ее стихов.

И когда вышел первый тираж сборника, то на утро типография не досчиталась четверти тиража - ночью пять тысяч книжек просто разошлись по рукам, точнее - были украдены.
Тогда типография, привезя в больницу умирающей от рака поэтессе сигнальный экземпляр ее последней книги, вынуждена была извиняться перед Вероникой Тушновой, что они не уберегли тираж и будут его допечатывать. На прилавки попал второй тираж этой потрясающей книги о женской любви, любви ставшей трагической точкой ее жизни.

Не знаю - права ли,
не знаю - честна ли,
не помню начала,
не вижу конца...
Я рада,
что не было встреч под часами,
что не целовались с тобой
у крыльца.
Я рада, что было так немо и прямо,
так просто и трудно,
так нежно и зло,
что осенью пахло
тревожно и пряно,
что дымное небо на склоны ползло.
Что сплетница сойка
до хрипу кричала,
на все побережье про нас раззвоня.
Что я ничего тебе
не обещала
и ты ничего не просил
у меня.
И это нисколько меня не печалит,-
прекрасен той первой поры неуют...
Подарков не просят
и не обещают,
подарки приносят
и отдают.

Да, верно сказано, что от любви простых людей остаются дети, от любви поэта - стихи, которые делают поэтов бессмертными.

Нам не случалось ссориться
Я старалась во всем потрафить.
Тебе ни одной бессонницы
Не пришлось на меня потратить.
не добычею,
Не наградою,-
была находкой простою,
Оттого, наверно, не радую,
потому ничего не стою.
Только жизнь у меня короткая,
только твердо и горько верю:
не любил ты свою находку-
полюбишь потерю...

Свою последнюю книгу стихов она посвятила Яшину, с которым родилась – потрясающее совпадение! – в один день, 27 марта. В ней Вероника Михайловна описала все радости и горести, которые ей принесла последняя лю­бовь, и попыталась ответить на вопрос: «Почему без мил­лионов можно? Почему без одного нельзя?»

По воспоминаниям людей, знавших гениальную поэтес­су, она была хоть и невысокого роста, но хорошо сложена и ошеломляюще красива. Всем запомнились ее тяжелые, густые черные волосы и удивительное лицо с высоким выпуклым лбом и большими печальными темно-карими глазами. В такую очаровательную женщину Александр Яковлевич не мог не влюбиться.

Мы жили на папиной скромной зарплате,
Что нашего счастья отнюдь не губило.
Я помню все мамины новые платья,
И я понимаю, как мало их было.

Вероника с малых лет увлеклась живописью и поэзией, рано начала сочинять стихи. Она любила лежать в траве на косогоре, усыпанном ромашками («цветы – это стихи зем­ли»), бегать босиком по росе, ловить в ладони лучики солн­ца, наблюдать «труд муравьев, и птичьи новоселья, и лю­бопытных белок беготню...»

Все, что удавалось девочке увидеть интересного или красивого, она фиксировала в стихах или рисунках. Свои произведения ей приходилось прятать от отца, который видел в дочери только будущего врача. Возможно, поэто­му по его же настоятельной рекомендации она после окон­чания школы с углубленным изучением иностранных язы­ков поступила в Казанский университет на медицинский факультет. В 1936 году после смерти отца они с матерью переехали в Ленинград, где Тушнова получила диплом вра­ча, но по специальности не работала.

В это время она вышла замуж, у нее родилась дочь Наташа. Но страсть к писанию стихов не ослабела. «Пе­ред войной я написала очень много и впервые обрати­лась за помощью к Вере Инбер, – вспоминала поэтес­са. – По совету Веры Михайловны я в 1941 году подала заявление в Московский Литературный институт имени М. Горького и была принята. Война нарушила все мои планы. Я с маленьким ребенком на руках и больной матерью эвакуировалась из Москвы и работала в госпи­талях Казани».

Позднее она вернулась в столицу, трудилась в москов­ском госпитале, где познакомилась и подружилась с На­деждой Ивановной Катаевой-Лыткиной. Надежда была на­чинающим хирургом, Вероника – палатным ординатором. В это время Тушнова параллельно занималась гистологией и писала диссертацию.
Она лечила больных, сердечно переживая за судьбу каж­дого раненого. «Все мгновенно влюблялись в нее, – вспо­минала Надежда Ивановна. – В госпитале Вероника слы­ла главной утешительницей. Могла вдохнуть жизнь в безнадежно больных. Мы даже по возможности старались освобождать ее от работы, потому что в ней очень нужда­лись раненые. Тушнова начинала просто жить чужой чело­веческой судьбой и долго не могла опомниться от полу­ченных ударов. Уходила в себя, писала стихи. Раненые любили ее восхищенно. Ее необыкновенная женская кра­сота была озарена изнутри, и поэтому так затихали бойцы, когда в палату входила Вероника».

Ночные дежурства, «ни весточки о милом человеке», неустроенный военный быт, больная мать, маленький ре­бенок... Но Тушнова не щадила себя, у нее была какая-то неисчерпаемая потребность помогать другим людям. Ра­бота лечащего врача в госпитале тяжелая, часто и неблаго­дарная, не оставляющая, казалось бы, времени для сочи­нительства стихов. И все же молодая докторша во время ночных дежурств умудрялась при свете затененных ламп, прислушиваясь к сонному дыханию и стонам раненых, все время что-то писать в тетради. Ее так и звали ласково: «доктор с тетрадкой». В военные годы стихи молодой по­этессы неоднократно публиковались.

После войны Вероника Тушнова стала участницей зна­менитого Первого Всесоюзного совещания молодых писате­лей, на котором фронтовики приняли ее, красавицу-сест­ричку, сразу как свою. В 1945 году у нее вышел сборник стихов «Первая книга», которую отредактировал Павел Ан­токольский.

Вся дальнейшая жизнь Вероники была связана с поэзи­ей – она в ее стихах. Из них видно, что муж оставил ее, но подрастала зеленоглазая, похожая на отца дочь Наташа, и мать надеялась, что он вернется: «Ты придешь, конечно, ты придешь, в этот дом, где наш ребенок вырос».

Основная тема стихов Тушновой – Любовь, со всеми ее горестями и радостями, утратами и надеждами, без ко­торой жизнь не имеет смысла. Стихи, являющиеся образ­цом высочайшей, самоотверженной женской лирики по­этессы, выучивались и переписывались в тетради многими поколениями читательниц. А например стихотворение «Не отрекаются любя», стало потом одной из песенных вер­шин Аллы Пугачевой:

Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.

Вероника Тушнова много и упорно работала: очеркис­том в газете, рецензентом в издательстве «Художественная литература», переводила с подстрочников Рабиндраната Тагора, причем великолепно делала это, поскольку была лириком.

Да и ее поэтический голос набирал силу и высоту. В 1950-е годы поэтесса опубликовала поэму «Дорога на Клухор», сборники «Память сердца», «Пути-дороги» и «Вто­рое дыхание» (1961 г.). Главная тема Вероники вышла на первый план, потеснив все остальное:

Любовь на свете есть!
Единственная – в счастье и в печали,
В болезни и здоровий – одна,
Такая же в конце, как и в начале,
Которой даже старость не страшна.
Не на песке построенное зданье,
Не выдумка досужая, она
Пожизненное первое свиданье,
Безветрие и гроз чередование!
Сто тысяч раз встающая волна!

Ее стихи – вечная исповедь любящей женщины. Стра­дающей, радующейся и лишь иногда – счастливой. Она во весь голос говорила о любви, призывала к подлинно человеческим отношениям между людьми. Произведения поэтессы были очень популярны, ее книги не стояли на библиотечных полках, а всегда были на руках у чита­телей.

Вероника Тушнова поражает прозрачной ясностью сти­ха, половодьем поэтического чувства, и даже спустя деся­тилетия строки, написанные ею, отзываются в душах и сердцах читателей светлой грустью, надеждой и верой в счастье. В ее поэзии любовь возвышает человека над обы­денностью, делает его окрыленным, с ней связаны горе и радость, утраты и надежды, настоящее и будущее. Любовь в понимании Вероники – это когда все на двоих.

Но в жизни поэтессы не было этого самого главного – Любви, а значит, не было и самой жизни:

Вокруг меня как будто бы ограда
чужих надежд, любви, чужого счастья...
Как странно – все без моего участья.
Как странно – никому меня не надо.
Как странно – я со всем живым в разлуке...

Но судьба все же даровала ей последнюю любовь. «Он мне и воздух, он мне и небо, все без него бездыханно и немо...», «Быть солнцем хочу над твоей головой, землей – под ногами твоими...»

Вероника Михайловна по складу характера, по своему положению одинокой красавицы могла позволить себе безоглядные признания: «Пускай лучше я в тебе ошибусь,// чем ты ошибешься во мне.//Пускай лучше я на дне окажусь,//чем ты по моей вине».

Эти строки Тушнова адресовала известному поэту и писателю Александру Яшину. Они сблизились в тяжелый для него период, в дни оголтелой травли, обрушившейся на писателя после публикации полемической публицис­тики – рассказа «Рычаги» (1956 г.), ставшего неугодным ком­мунистическим идеологам.

Родился Александр Яковлевич Яшин (Попов), как и Ве­роника, 14 (27) марта, но на два года раньше – в 1913 году в деревне Блудново Никольского уезда Вологодской гу­бернии в крестьянской семье.

«Жизненный путь мой не прост, – писал Яшин в 1963 го­ду, к своему 50-летию! – Я с детства знал, что буду поэтом». Еще учась в семилетке, он начал публиковать заметки в «Пионерской правде» и в 1927 году получил из Москвы бас­нословный тогда для него гонорар – 30 рублей.

В 1931 году Александр закончил педагогический техни­кум в г. Никольске, учительствовал в деревне, много чи­тал, писал стихи, сотрудничал в вологодских и архангель­ских газетах, регулярно печатался. Его первый сборник стихотворений «Песни Северу» увидел свет в 1934 году в Архангельске.

В 1935 году Яшин переехал в столицу, чтобы учиться в Литинституте и творить в гуще общественной жизни. Спу­стя три года вышла в свет его книга стихов «Северянка».

В 1941 году поэт закончил Литературный институт им. М. Горького. В свой дневник 22 июня того же года он записал: «Решил быть на войне, все видеть, во всем уча­ствовать. Сейчас будет делаться новая история мира, и тут бояться за свою жизнь стыдно. Надо быть впереди, быть везде, чтоб после, если останусь жив, не было стыдно за себя и жалко, что в такое время я что-либо упустил. Нико­лай и Петя Ростовы и Пьер Безухов – образцы для меня. Я их вижу как живых». Но уже через три месяца Алек­сандр написал: «Все шло не так, как представлялось,//Как в книгах вычитал, – не так.//Все было ново: дождь, усталость,//Разрывы мин и гул атак».

В качестве политработника и корреспондента армейских газет он побывал на Ленинградском и Сталинградском фронтах, участвовал в освобождении Крыма. В 1942– 1943 годах увидели свет новые сборники стихов Яшина «На Балтике было» и «Город гнева».

В мирные дни по зову души (быть в центре событий!) он совершил поездки по Северу, на Алтай, на строитель­ство гидроэлектростанций, целину. Впечатления от уви­денного нашли отражение в сборниках стихов Александра Яковлевича «Земляки», «Советский человек». За поэму о жизни и труде колхозной деревни «Алена Фомина» (1949 г.) признанный поэт получил Сталинскую премию.

Яшина просто съедала жажда правды, терзало расхож­дение между внушенным или взваленным долгом и боль­ной совестью, поэтому он и обратился к честной прозе. После «Рычагов», где негативно изображены сельские ком­мунисты, и повести «Сирота» (1962 г.), в которой представ­лен образ советского чиновника как «вечного иждивен­ца», Яшин в том же году опубликовал повесть «Вологодская свадьба». Александр Твардовский тут же напечатал ее в «Новом мире», а Яшин был подвергнут партийной крити­ке, при этом получая похвалы от коллег-писателей. Автор описал трагедию уходящей северной деревни, намекнул на реальные проблемы села и сразу же вызвал шквал одерги­ваний, обвинений в очернительстве «самого передового советского строя». Пока писатель прославлял коммунис­тические идеалы, его награждали премиями, а как только решился сказать горькую правду о жизни в СССР – сразу стал неугоден партийной верхушке. Его произведения, осуждающие духовное рабство, «двоемыслие» и описываю­щие правдивую и печальную картину современной совет­ской деревни – «Баба Яга» и «В гостях у сына», – были опубликованы только в 1980-х годах.

Тушнова была одной из немногих, кто поддержал в те нелегкие дни 1950–1960-х годов Александра Яковлевича. Она отогрела и оживила своей любовью его «пасмурную душу». Казалось бы, вот оно, долгожданное счастье:

Утром темно,
и в полдень темно,
а мне все равно,
а мне все равно!
А у меня есть любимый
любимый,
с повадкой орлиной,
с душой голубиной,
с усмешкою дерзкой,
с улыбкою детской,
на всем белом свете
один-единый.

Вероника Михайловна даже и не помышляла о том, чтобы увести любимого из семьи. Она бы никогда не смогла быть счастлива, сделав несчастными других: «...Стоит между нами не море большое – горькое горе, сердце чужое...» Они встречались в гостиницах других городов, жили в де­ревнях, ездили вместе в лес, ночевали в охотничьих из­бушках. А когда возвращались, Яшин, боясь огласки, про­сил Веронику выходить за две-три остановки до Москвы.

Сутки с тобою,
месяцы – врозь...
Спервоначалу
так повелось.
Уходишь, приходишь,
и снова,
и снова прощаешься,
то в слезы, то в сны
превращаешься.

Пожалуй, единственным документальным свидетель­ством этой любви были воспоминания прозаика Федора Александровича Абрамова. Из-за советского ханжества они изымались из его собраний сочинений и увидели свет толь­ко в 1996 году в архангельской газете «Правда Севера»: «По­нимаю, хорошо понимаю, как рискованно касаться такой деликатной области человеческих отношений, как любовь двух людей, да еще немолодых, семейных, доживающих свои последние годы. Снова заставить кровоточить еще, может быть, не совсем зарубцевавшиеся раны у близких, снова оживить пламя страстей, которые когда-то вызыва­ли столько пересудов и кривотолков...»

Несмотря на все усилия любящих сохранить свои отно­шения в тайне, им это не удалось. Поползли слухи и сплет­ни, друзья осуждали Яшина, в семье разыгралась настоя­щая трагедия. И поэт прекратил свои встречи с Вероникой и вернулся к детям и жене, которых любил до конца своих дней. Тушнова понимала своего любимого мужчину:

Меня одну во всех грехах виня,
все обсудив
и все обдумав трезво,
желаешь ты, чтоб не было меня...
Не беспокойся – я уже исчезла.

Не имея возможности видеться с любимым, поэтесса нашла другой способ общения: «Я говорю с тобой стиха­ми, остановиться не могу. //Они как слезы, как дыханье, и, значит, я ни в чем не лгу».

Она называла свое чувство «бурей, с которой никак не справлюсь», и доверяла малейшие оттенки и переливы своей любви стихам. Вероника бродила по тем местам в подмос­ковном лесу, где они бывали вместе, и одна переживала свое горе:

Ты не горюй обо мне, не тужи, –
тебе, а не мне доживать во лжи,
мне-то никто не скажет: «молчи!»,
улыбайся, когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончанья лет
думать – да, говорить – нет.
Я-то живу, ничего не тая,
как на ладони вся боль моя.

Порой женщине слышался шепот за спиной: «А вы знаете, он ее бросил?..» Бросают то, чем не дорожат, что не ценят. И знаменитая поэтесса сочинила пророческие строки:

Только жизнь у меня короткая,
только твердо и горько верю:
не любил ты свою находку –
полюбишь потерю.
И далее Вероника Михайловна продолжила:
Рыжей глиной засыплешь,
за упокой выпьешь...
Домой воротишься – пусто,
из дому выйдешь – пусто,
в сердце заглянешь – пусто,
на веки веков – пусто!

Уже будучи безнадежно больной, Тушнова, которую Бог наградил удивительным талантом – беспредельно любить жизнь во всех ее проявлениях и уметь радоваться «малой малости», – снова и снова писала о своей любви к Яши­ну. Так родилась ее последняя книга стихов «Сто часов счастья» (1965 г.), посвященная любимому мужчине.

Красивая черноволосая женщина с печальными глаза­ми (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту ее иногда называли «восточной красавицей»), с мягким характером, любившая дарить подарки не только близким, но и просто друзьям, находилась в больнице с диагнозом «рак». Александр Яшин, конечно, навещал ее. Марк Соболь, долгие годы друживший с Тушновой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений.

«Я, придя к ней в палату, постарался ее развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали антибиотики, от ко­торых стягивало губы, ей было больно улыбаться. Выгля­дела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришел – он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: "Мальчики..." Я обернулся – и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающая­ся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знав­шая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, – правда. Абсолютная и неопро­вержимая правда. Наверное, именно это называется поэ­зией...»

Дни Тушновой были сочтены, и она это знала. Из ти­пографии ей привезли сигнальный экземпляр «Сто часов счастья». Издатели торопились, знали, что поэтесса уми­рает, – успели.

В последние дни перед смертью Вероника Михайловна запретила пускать к себе в палату Александра Яковлевича. Она хотела, чтобы любимый запомнил ее красивой и весе­лой. А на прощанье написала:

Я стою у открытой двери,
я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, –
все равно
напиши,
прошу!
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
от которой спасенья нет,
напиши мне письмо, пожалуйста,
вперед на тысячу лет.
Не на будущее,
так за прошлое,
за упокой души,
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!

Умирала знаменитая поэтесса в тяжелых мучениях. Не только от страшной болезни, но и от тоски по любимому человеку. На 51-м году жизни – 7 июля 1965 года – Ве­роники Михайловны Тушновой не стало. После нее оста­лись рукописи в столе: недописанные листки поэмы и нового цикла стихов.

Александр Яшин был потрясен смертью любимой жен­щины. Он напечатал в «Литературной газете» некролог – не побоялся – и сочинил стихи:

Думалось, все навечно
Как воздух, вода, свет:
Веры ее беспечной,
Силы ее сердечной
Хватит на сотню лет.
С горем не в силах справиться,
В голос реву,
Зову.

При жизни Тушновой было написано только пять сти­хотворений лучшего цикла Яшина, а после ее смерти Алек­сандр Яковлевич за свои оставшиеся на земле три года, похоже, понял, какой любовью его одарила судьба. («Я ка­юсь, что робко любил и жил...») Он сочинил главные свои стихотворения, в которых – глубокое раскаяние поэта и завет читателям, думающим порой, что смелость и безо­глядность в любви, открытость во взаимоотношениях с людьми и миром приносят одни несчастья. Книги лириче­ской прозы А. Я. Яшина 1960-х годов «Угощаю рябиной» или высокой лирики «День творенья» возвращают читате­лей к пониманию не измельчавших ценностей и вечных истин. В завет всем слышится живой, тревожный и страст­ный голос признанного классика советской поэзии: «Лю­бите и спешите делать добрые дела!»

Через три года после кончины своей любимой на 56-м году жизни, в Москве, тосковавший по Веронике поэт умер. Его похоронили на родине в Вологодской области, в де­ревне Блудново.

Диагноз смерти А. Я. Яшина звучал так же зловеще – «рак». И сразу вспоминается классическое: «Бывают стран­ные сближенья!»

Не сольются никогда зимы долгие и лета: у них разные привычки и совсем несхожий вид… (Б. Окуджава)

Хмурую землю стужа сковала, небо по солнцу затосковало. Утром темно, и в полдень темно, а мне всё равно, мне всё равно! А у меня есть любимый, любимый, с повадкой орлиной, с душой голубиной, с усмешкою дерзкой, с улыбкою детской, на всём белом свете один-единый. Он мне и воздух, он мне и небо, всё без него бездыханно и немо… А он ничего про это не знает, своими делами и мыслями занят, пройдёт и не взглянет, и не оглянется, и мне улыбнуться не догадается. Лежат между нами на веки вечные не дальние дали — года быстротечные, стоит между нами не море большое — горькое горе, сердце чужое. Вовеки нам встретиться не суждено… А мне всё равно, мне всё равно, а у меня есть любимый, любимый!

Думалось, всё навечно, Как воздух, вода, свет: Веры её беспечной, Силы её сердечной Хватит на сотню лет. Вот прикажу — И явится, Ночь или день — не в счёт, Из-под земли явится, С горем любым справится, Море переплывёт. Надо — Пройдёт по пояс В звёздном сухом снегу, Через тайгу На полюс, В льды, Через «не могу». Будет дежурить, Коль надо, Месяц в ногах без сна, Только бы — рядом, Рядом, Радуясь, что нужна. Думалось Да казалось… Как ты меня подвела! Вдруг навсегда ушла — С властью не посчиталась, Что мне сама дала. С горем не в силах справиться, В голос реву, Зову. Нет, ничего не поправится: Из-под земли не явится, Разве что не наяву. Так и живу. Живу?

Вероника Михайловна Тушнова, известная советская поэтесса, родилась 27 марта 1915 года в Казани в семье профессора медицины Казанского университета Михаила Тушнова и его жены, Александры, урождённой Постниковой, выпускницы Высших женских Бестужевских курсов в Москве.

Переехав в Ленинград, она закончила учёбу в медицинском институте, начатую ещё в Казани, вышла замуж за известного врача Юрия Розинского и родила в 1939 году дочь Наталью. Второй муж Тушновой — физик Юрий Тимофеев.

Подробности семейной жизни Вероники Тушновой неизвестны — многое не сохранилось, потерялось, родственники тоже хранят молчание.

Она рано начала писать стихи и после окончания войны, во время которой ей пришлось работать в госпиталях, навсегда связала свою жизнь с поэзией.

Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась Вероника Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным (1913-1968), которого она так горько и безнадежно полюбила и которому посвятила свои самые прекрасные стихи, вошедшие в её последний сборник «Сто часов счастья». Безнадежно — потому что Яшин, отец семерых детей, был женат уже третьим браком. Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом».

«Неразрешимого не разрешить, неисцелимого не исцелить…». А исцелиться от своей любви, судя по её стихам, Вероника Тушнова могла только собственной смертью.

Лев Аннинский в своей статье «Вероника Тушнова: «Не отрекаются, любя…» связывает основные события в жизни моих героев с 1961-м годом:

В 1961-м — страстная, неукротимая, почти невменяемая, иногда нарочито косноязычная жрица любви, не признающая законов и не знающая преград…

Они встречались тайно, в других городах, в гостиницах, ездили в лес, бродили целыми днями, ночевали в охотничьих домиках. А когда возвращались на электричке в Москву, Яшин просил Веронику выходить за две-три остановки, чтобы их не видели вместе.

Жизнь Александра Яшина — и литературная, и личная — не из лёгких. И ему было от чего отчаиваться (об этом ниже). Я не знаю, какими событиями вызвано стихотворение «Отчаяние», датированное 1958-м годом. Литературной травлей за правду о русской деревне (рассказ «Рычаги»)? Страхом за судьбу семьи, связанным с этим? Любовью?

Когда я думаю об Александре Яшине, всех перипетиях его жизни, его ярком русском характере, о его сердце, пытающемся вместить в себя все беды и горести, одинаково болеющем за судьбу Отчизны и конкретного человека, мне приходит в голову одно высказывание Ф. М. Достоевского. В моей вольной интерпретации оно звучит так: широк русский человек, можно бы сузить. Не укор в этой фразе — констатация. Просто, как мне кажется, Федор Михайлович походя, в нескольких словах, объяснил, откуда он черпает сюжеты для своих романов, необъяснимых и зачастую непонятных людям, от России далёким.

Вот такая предыстория появления последних стихов Вероники Тушновой — пронзительных и исповедальных — ярчайшего образца женской любовной лирики.

А вот такими предстают мои герои в описаниях знавших их людей:

«У Вероники — красота жгуче-южная, азиатская (скорее персидского, чем татарского типа)» (Лев Аннинский)

«Ошеломляюще красива» (Марк Соболь)

«Красивая, черноволосая женщина с печальными глазами (за характерную и непривычную среднерусскому глазу красоту её называли смеясь «восточной красавицей»)»

«Вероника была потрясающе красива! Все мгновенно влюблялись в неё… Не знаю, была ли она счастлива в жизни хотя бы час… О Веронике нужно писать с позиции её сияющего света любви ко всему. Она из всего делала счастье…» (Надежда Ивановна Катаева-Лыткина)

«У моего стола присаживалась Вероника Тушнова. От неё заманчиво пахло хорошими духами, и как ожившая Галатея, она опускала скульптурные веки…» (Ивинская О. В. «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени»)

«…У неё с детства сформировалось язычески восторженное отношение к природе. Она любила бегать босой по росе, лежать в траве на косогоре, усыпанном ромашками, следить за спешащими куда-то облаками и ловить в ладони лучики солнца.

Она не любит зиму, зима у неё ассоциируется со смертью» («Русская жизнь»)

Когда Вероника лежала в больнице в онкологическом отделении, Александр Яшин навещал её. Марк Соболь, долгие годы друживший с Вероникой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений:

Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришёл — он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики…». Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что всё, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией…

В последние дни перед смертью она запретила пускать Александра Яшина к себе в палату — хотела, чтобы он запомнил её красивой, весёлой, живой.

«Какое огромное впечатление Александр Яковлевич производил везде, где появлялся. Это был красивый, сильный человек, очень обаятельный, очень яркий»

«Меня немало удивил облик Яшина, который показался мне не очень деревенским, да пожалуй, не очень и русским. Большой, горделиво посаженный орлиный нос (у нас такого по всей Пинеге не сыщешь), тонкие язвительные губы под рыжими, хорошо ухоженными усами и очень цепкий, пронзительный, немного диковатый глаз лесного человека, но с усталым, невесёлым прижмуром…» (Фёдор Абрамов)

«… Вологодский крестьянин, он был и похож на крестьянина, высокий, ширококостый, лицо лопатой, доброе и сильное… Глаза с хитроватым крестьянским прищуром, пронзительно-умные» (Григорий Свирский)

«Почему без миллионов можно? Почему без одного нельзя?»

Рассказывают, что именно Александр Яшин дал рекомендацию в Союз писателей Булату Окуджаве.

Так кто же он — «один единый», который стал воздухом и небом для Вероники Тушновой?

Яшин (настоящая фамилия — Попов) Александр Яковлевич (1913-1968), поэт, прозаик. Родился 14 марта (27 н. с.) в деревне Блудново Вологодской области в крестьянской семье. В годы Отечественной войны ушёл добровольцем на фронт и в качестве военного корреспондента и политработника участвовал в обороне Ленинграда и Сталинграда, в освобождении Крыма.

Именно Яшину во многом обязаны своим становлением в русской литературе поэт Николай Рубцов и прозаик Василий Белов.

После выхода рассказов «Рычаги» и «Вологодская свадьба» для лауреата Сталинской премии закрылись двери издательств и редакций. Многие его произведения остались недописанными.

Его любит удивительная женщина, талантливая, красивая, тонко чувствующая… «А он ничего про это не знает, своими делами и мыслями занят… пройдёт и не взглянет, и не оглянется, и мне улыбнуться не догадается».

«Не случайны на земле две дороги — та и эта, та натруживает ноги, эта душу бередит», — писал в своём стихотворении Булат Окуджава.

«Натруживало ноги» Александру Яшину многое — и гражданская позиция, когда он, как мог, утверждал в своих рассказах и стихотворениях своё право на правду, и огромная семья, в которой тоже не всё просто складывалось, и тот образ радетеля народных традиций, которому должен был следовать отец семерых детей, любящий и заботливый муж, нравственный ориентир для начинающих писателей

Из дневниковых записей 1966 года:

«Уже давно у меня появилось желание творческого одиночества — этим объясняется и строительство дома на Бобришном Угоре… Очень уж моя жизнь стала тяжёлой, безрадостной в общественном плане. Я слишком много стал понимать и видеть и ни с чем не могу примириться…

Переселение на Бобришный Угор… Разложил свои тетрадки и гляжу в окно, наглядеться не могу. Мать и сестра ушли домой под дождём.

А вот и тот самый образ, который должен был утвердиться в сознании читателей. В. Н. Бараков в статье «Живое слово Яшина» пишет:

Александр Яшин был верующим человеком, в его квартире хранились иконы, складень, Библия, с которыми он никогда не расставался; он соблюдал православные посты, жил аскетически, не позволяя себе ничего лишнего. В его доме на Бобришном Угоре — только жёсткий топчан, письменный стол, самодельный журнальный столик — подарок от Василия Белова.

На Бобришном Угоре… он горел душой в уединённой молитве, ведь ближе всего к молитве — именно лирическая поэзия.

«В последние дни жестокой болезни, — рассказывает дочь, — он, высоко поднимая руку, перелистывал в воздухе страницы невидимой книги, говорил, что знает теперь, как надо писать… А то, очнувшись, много раз на день обращался напрямую: «Господи, я иду с Тобой на соединение!..»

«Такие, как Яшин, — заключает дочь поэта, — вели за собой своё поколение, творчеством своим воспитывали, поддерживали, подпитывая в человеке нравственную душевную основу…»

Но была и другая дорога. На этой дороге яркого, неистово любящего жизнь во всех её проявлениях, влюбчивого человека, ждало много осложнений.

У Александра Яшина есть стихотворение, датированное 1959 годом — «Ты такое прощала…».

Наверное, это о жене, о Злате Константиновне, матери его младших детей.

И ещё. Любимый, скорбящий на могиле женщины, ставшей его горькой, предсказанной ею же потерей (Тушнова умерла в 1965-м), в 1966 году пишет:

Опять ожидание новой любви? И тут же осознание — «Ничьей любви до срока не сберёг…» («Отходная», 1966).

«И превратятся мои откровения в самые лучшие стихотворения», — писал Яшин в 1961-м году. Воистину это так, потому что в последние годы жизни его буквально прорвало, и я просто советую найти, прочитать и сравнить ранние и поздние его стихи.

И каких бы посмертных памятников ему ни возводили, в какие белые одежды его бы ни обряжали, лучшим, нерукотворным памятником самому себе я считаю вот эти правдивые, откровенные, выстраданные всей жизнью строки стихотворения того же 1966 года «Переходные вопросы», посвящённого Константину Георгиевичу Паустовскому:

Вот так и свела судьба «женщину в окне в платье розового цвета», избравшую «прекрасную, но напрасную» дорогу, и мужчину, для которого «неизменно впереди две дороги — та и эта, без которых невозможно, как без неба и земли»… В сказках говорится — они жили счастливо и умерли в один день.

«Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз»
(Б. Окуджава)

…А мне говорят: нету такой любви. Мне говорят: как все, так и ты живи! А я никому души не дам потушить. А я и живу, как все когда-нибудь будут жить!

Но когда б в моей то было власти, вечно путь я длила б, оттого что минуты приближенья к счастью много лучше счастья самого.

***

Я боялась тебя, я к тебе приручалась с трудом, я не знала, что ты мой родник, хлеб насущный мой, дом!

Но ты в другом, далёком доме и даже в городе другом. Чужие властные ладони лежат на сердце дорогом.

Ты не думай, я смелая, не боюсь ни обиды, ни горя, что захочешь — всё сделаю, — слышишь, сердце моё дорогое?

Мне остались считанные вёсны, так уж дай на выбор, что хочу: ёлки сизокрылые, да сосны, да берёзку — белую свечу.

Не кори, что пожелала мало, не суди, что сердцем я робка. Так уж получилось, — опоздала … Дай мне руку! Где твоя рука?

Не нужны мне улыбки льстивые, не нужны мне слова красивые, из подарков хочу одно я — сердце твоё родное.

Я тебе не помешаю и как тень твоя пройду… Жизнь такая небольшая, а весна — одна в году. Там поют лесные птицы, там душа поёт в груди… Сто грехов тебе простится, если скажешь:

— Приходи!

Я Тебе не всё ещё рассказала, — знаешь, как я хожу по вокзалам? Как расписания изучаю? Как поезда по ночам встречаю?

Я говорю с тобой стихами, остановиться не могу. Они как слёзы, как дыханье, и, значит, я ни в чем не лгу…

Всё необычно этим летом странным: и то, что эти ели так прямы, и то, что лес мы ощущаем храмом, и то, что боги в храме этом — мы!

Разжигаю костры и топлю отсыревшие печи, и любуюсь, как ты расправляешь поникшие плечи, и слежу, как в глазах твоих льдистая корочка тает, как душа твоя пасмурная рассветает и расцветает.

Ты научил меня терпенью птицы, готовящейся в дальний перелёт, терпенью всех, кто знает, что случится, и молча неминуемого ждёт.

То колкий, то мягкий не в меру, то слишком весёлый подчас, ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз…

Может, все ещё сбудется? Мне — лукавить не стану — всё глаза твои чудятся, то молящие, жалкие, то весёлые, жаркие, счастливые, изумлённые, рыжевато-зелёные.

Ты ведь где-то живёшь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьёшь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовёшь? Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за всё я благодарю.

Не сердись на свою залётную птицу, сама понимаю, что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь, словами недобрыми ранишь часто: я не долго буду с тобой — всего лишь до своего последнего часа.

Сутки с тобою, месяцы — врозь… Спервоначалу так повелось. Уходишь, приходишь, и снова, и снова прощаешься, то в слёзы, то в сны превращаешься.

А сны всё грустнее снятся, а глаза твои всё роднее, и без тебя оставаться всё немыслимей! Всё труднее!

Всегда была такая, как хотел: хотел — смеялась, а хотел — молчала… Но гибкости душевной есть предел, и есть конец у каждого начала.

Ты не любишь считать облака в синеве. Ты не любишь ходить босиком по траве. Ты не любишь в полях паутин волокно, ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, чтобы настежь глаза, чтобы настежь душа, чтоб бродить, не спеша, и грешить не спеша.

Над скалистой серой кручей плавал сокол величаво, в чаще ржавой и колючей что-то сонно верещало. Под румяною рябиной ты не звал меня любимой, целовал, в глаза не глядя, прядей спутанных не гладя.

Вокруг меня как будто бы ограда чужих надежд, любви, чужого счастья… Как странно — всё без моего участья. Как странно — никому меня не надо…

Говорят: «Вы знаете, он её бросил…». А я без Тебя как лодка без вёсел.

Знаешь ли ты, что такое горе? А знаешь ли ты, что такое счастье?

Как подсудимая стою… А ты о прошлом плачешь, а ты за чистоту свою моею жизнью платишь.

Ну что же, можешь покинуть, можешь со мной расстаться, — из моего богатства ничего другой не отдастся. Не в твоей это власти, как было, так всё и будет. От моего злосчастья счастья ей не прибудет.

Меня одну во всех грехах виня, всё обсудив и всё обдумав трезво, желаешь ты, чтоб не было меня… Не беспокойся — я уже исчезла.

Ты не горюй обо мне, не тужи, — тебе, а не мне доживать во лжи, мне-то никто не прикажет: — Молчи! Улыбайся! — когда хоть криком кричи. Не надо мне до скончанья лет думать — да, говорить — нет. Я-то живу, ничего не тая, как на ладони вся боль моя, как на ладони вся жизнь моя, какая ни есть — вот она я!

Я не плыву,— иду ко дну, на три шага вперёд не вижу, себя виню, тебя кляну, бунтую, плачу, ненавижу… У всех бывает тяжкий час, на злые мелочи разъятый. Прости меня на этот раз, и на другой, и на десятый, — ты мне такое счастье дал, его не вычтешь и не сложишь, и сколько б ты ни отнимал, ты ничего отнять не сможешь. Не слушай, что я говорю, ревнуя, мучаясь, горюя… Благодарю! Благодарю! Вовек не отблагодарю я!

Не добычею, не наградою, — была находкой простою. Оттого, наверно, не радую, потому ничего не стою. Только жизнь у меня короткая, только твёрдо и горько верю: не любил ты свою находку — полюбишь потерю…

Я стою у открытой двери, я прощаюсь, я ухожу. Ни во что уже не поверю, — всё равно напиши, прошу! Чтоб не мучиться поздней жалостью, от которой спасенья нет, напиши мне письмо, пожалуйста, вперёд на тысячу лет. Не на будущее, так за прошлое, за упокой души, напиши обо мне хорошее. Я уже умерла. Напиши!

Я прощаюсь с тобой у последней черты. С настоящей любовью, может, встретишься ты.

Сто часов счастья, чистейшего, без обмана. Сто часов счастья! Разве этого мало?

Не отрекаются, любя…

Не отрекаюсь я —

Будь всё по-старому.

Уж лучше маяться,

Как жизнь поставила…

***

Как вы подумать только могли, что от семьи бегу? Ваш переулок — не край земли, я — не игла в стогу… В мире то оттепель, то мороз — трудно тянуть свой воз. Дружбы искал я, не знал, что нёс столько напрасных слёз.

Я тебя не хочу встречать. Я тебя не хочу любить. Легче воду всю жизнь качать, на дороге камни дробить. Лучше жить в глуши, в шалаше, там хоть знаешь наверняка, почему тяжело на душе, отчего находит тоска…

Воскресни! Возникни! Сломалась моя судьба. Померкли, поникли все радости без тебя. Пред всем преклоняюсь, чем раньше не дорожил. Воскресни! Я каюсь, что робко любил и жил.

А мы друг друга и там узнаем. Боюсь лишь, что ей без живого огня шалаш мой уже не покажется раем, и, глянув пристально сквозь меня, по давней привычке ещё послушна, добра и доверчива, там она уже не будет так влюблена, так терпеливо великодушна.

Подари мне, боже, ещё лоскуток шагреневой кожи! Не хочу уходить! Дай мне, боже, ещё пожить. И женщины, женщины взгляд влюблённый, чуть с сумасшедшинкой и отрешённый, самоотверженный, незащищённый…

Так чего же мне желать вкупе со всеми? Надо просто умирать, раз пришло время…

Умирала Вероника Михайловна в тяжёлых мучениях. Поэтессы не стало 7 июля 1965 года. Яшин, потрясённый смертью Тушновой, опубликовал в «Литературной газете» некролог и посвятил ей стихи — своё запоздалое прозрение, исполненное болью потери.

В начале 60-х на Бобришном Угоре, вблизи родной деревни Блудново (Вологодская область), Александр Яшин построил себе дом, куда приезжал для работы, переживал тяжёлые моменты.

Через три года после смерти Вероники, 11 июня 1968-го, умер и он. И тоже от онкологического заболевания.

На Угоре, согласно завещанию, его и похоронили. Яшину было всего пятьдесят пять лет.

О том, что не вошло в официальные биографии.

В своём очерке «Кто такая Ольга Ваксель, мы не знаем…» я уже писала об избирательной памяти и посмертных памятниках поэтам.

В большинстве публикаций, посвящённых А. Яшину, я опять вижу глухое, контекстное упоминание о жёнах и детях Яшина от первых браков. Наталью, пятого ребёнка из семи, почему-то называют старшей дочерью поэта, имея в виду, что седьмой — Михаил — её младший брат. В сущности, кажется, пустяк, а на самом деле такая избирательность заставляет с недоверием относиться к любым воспоминаниям и комментариям «заинтересованных лиц». Я понимаю, что Александр Яшин представляет течение в литературе, предполагающее мифологизированный, очищенный от скверны образ автора. Но всё же… всё же… Хотелось бы выйти за рамки канонизированного образа и побольше узнать о реальном человеке, которого так безгранично и безнадежно любила эта удивительная женщина, возвышенная и земная одновременно, — Вероника Тушнова.

Некоторые факты мы узнаём из дневника Александра Яшина (Электронная версия газеты «Литературный дневник»):

«Вчера в Литфонде записал своих детей на эвакуацию со второй партией. Из Москвы выезжают все лишние» (8 июля 1941 г.)

«От жены вчера — открытка. Переехала в Никольск. Неприятно и неспокойно для меня это. Не верю я женщинам» (11 октября 1941 г.)

«Уже третий день, как меня мучает какое-то беспокойство, предчувствие чего-то нехорошего. На душе, что называется, кошки скребут. Вероятно, всё связано с мыслями о жене, о Гале… Она ещё не выехала. Надо вернуться к детям, жить для них… Не надо было опять жениться» (30 июня 1942 г.)

«Слава (секретарь партбюро Литературного института, подруга А. Я. Яшина) познакомила с архитектором, студенткой Литинститута Златой Константиновной Ростковской» (8 мая 1943 г.)

«Опять была Злата Константиновна. И каждый раз я довожу её до слёз. Нехорошо. Самому стыдно, что я такой дикий и злой» (28 июня 1943 г.)

Злата Константиновна родилась (14) 27 мая 1914 года в семье старшего врача лазарета штаба Владивостокской крепости, дворянина Константина Павловича и архитектора Екатерины Георгиевны Ростковских. С юных лет писала стихи, поступила в Литературный институт в Москве, где и познакомилась с вологжанином Александром Яшиным. У них родилось двое детей — Наталья и Михаил. В 1999 году вышел сборник стихотворений Златы Поповой-Яшиной, которые она писала всю жизнь как дневник.

Из воспоминаний дочери Натальи:

Николай Рубцов, может быть, меньше других бывал у нас — стеснялся, наверно. Он жил у нас в 1966 году в очень горькое для нашей семьи время. Все наши думы были о другом: хотелось видеть только одного человека — брата Сашу. Рубцов пришёл в дом с состраданием, со словами утешения. Чтобы и его как-то согреть, мама отдала тогда особенно дорогое для неё пальто погибшего сына…

Михаил Яшин:

«Я — младший сын Александра Яшина. Пианист, окончил Московскую консерваторию по классу профессора Веры Горностаевой. В 1981 году, женившись на дочери русской эмигрантки, переехал в Париж, где и проживаю по сей день» (Вологодская областная газета «Красный север», 25 марта 2006 г.)

Александр Яшин, «Вместе с Пришвиным» (1962):

Я расскажу, как Михаил Михайлович (Пришвин — прим. авт.) дал имя человеку.

В 1953 году у меня родился сын, и мы долго не могли подобрать для него подходящего имени. Он был седьмым…

Я решил позвонить Пришвину.

— Михаил Михайлович, сын родился… — Имени подобрать не можем.

— Подумать надо! — Михаил Михайлович явно тянул, думал. — Есть два хороших имени, — наконец сказал он… — Первое — Дмитрий.

— Так! А второе?..

— Тогда вот второе — Михаил…

— Ах ты, мой Миша Малый! — говорю я…

Так сколько же детей было в семье Александра Яковлевича и Златы Константиновны?

упоминается дочь поэта — Татьяна, а — внук Костя Смирницкий, в связи с подзабытым Московским народным фронтом.

В книге Григория Свирского «Герои расстрельных лет» рассказывается о «Литературной Москве», запрещённой в 1956 году после выхода двух её первых томов.

Во втором томе был напечатан рассказ Александра Яшина «Рычаги», после которого началась многолетняя травля писателя, лауреата Сталинской премии.

Г. Свирский упоминает шестерых детей Яшина в связи с началом разгромной критики рассказа. По его словам, шестнадцатилетний сын писателя застрелился в пустом кабинете отца:

Это так потрясло Александра Яшина, что он и сам заболел и больше уже не вышел из больницы… Он держал, в последние свои часы, Злату Константиновну за руку, плакал и казнился…

А, по словам хирурга бывшей «Кремлевки» Прасковьи Николаевны Мошенцевой, сын Александра Яшина покончил собой из-за любви.

Из воспоминаний об А. Яшине Капитолины Кожевниковой:

У него была трудная судьба литератора, человека — большая семья, душевнобольная жена… Сплетен да разговоров разных вокруг него было предостаточно» (www.vestnik.com , 25 декабря 2002 г.)

Судя по всему, «душевнобольная жена» — это вторая жена поэта Галя («Не надо было опять жениться…»), в третьем браке у него родилось трое детей, а не двое. И не исключено, что ребёнок от второго брака (сын? дочь?) воспитывался в семье поэта, поскольку Вероника Тушнова не хотела разрушать семью, в которой было ЧЕТВЕРО детей.

Злата Константиновна Попова-Яшина и Наталья Александровна Яшина сохраняют наследие мужа и отца, принимают участие в подготовке и издании его книг.

О судьбе её мужей я не нашла информации. Первый — Юрий Розинский, отец Натальи, дочери Тушновой — был врачом-психиатром. Ольга Ивинская в своей книге «Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени» писала, что он «спасал от менингита моего двухлетнего сына».

Была ли Вероника Тушнова замужем или второй брак уже распался, когда она встретила Александра Яшина, мне неизвестно.

Наталья Савельева писала в своём очерке «Две остановки до счастья» («Новая газета», 14 февраля 2002 г.):

Единственное документальное свидетельство этой любви — воспоминания Фёдора Абрамова. Из-за советского ханжества они изымались из его собраний сочинений и единственный раз увидели свет в 1996 году в архангельской газете «Правда Севера»: «Понимаю, хорошо понимаю, как рискованно касаться такой деликатной области человеческих отношений, как любовь двух людей, да ещё немолодых, семейных, доживающих свои последние годы. Снова заставить кровоточить ещё, может быть, не совсем зарубцевавшиеся раны у близких, снова оживить пламя страстей, которые когда-то вызывали столько пересудов и кривотолков…

Единственное ли? В 1973 году Эдуард Асадов написал стихотворение «Веронике Тушновой и Александру Яшину» («Я не открою, право же, секрета…»). Его можно прочитать в книге: Эдуард Аркадьевич Асадов, «Избранное», Смоленск: Русич, 2003. — 624 с.

Дочь Вероники Тушновой, Наталья Юрьевна Розинская, упоминается в различных изданиях книг матери в качестве составителя, принимает участие в различных литературных мероприятиях.

Палома, август 2006 года

Известная советская поэтесса Вероника Михайловна Тушнова (1915–1965) родилась в Казани в семье профессора медицины, биолога Михаила Тушнова. Её мать, Александра Тушнова, урождённая Постникова, была намного моложе своего супруга, отчего всё в доме подчинялось лишь его желаниям. Приходивший поздно домой, много работавший, строгий профессор Тушнов нечасто виделся с детьми, отчего дочь боялась его и старалась избегать, скрываясь в детской.

Маленькая Вероника всегда была задумчивой и серьёзной, любила оставаться одна и переписывать стихи в тетрадки, которых к концу школы собралось несколько десятков.

Страстно влюблённая в поэзию, девушка была вынуждена покориться воле отца и поступить в медицинский институт в Ленинграде, куда незадолго до этого переехала семья Тушновых. В 1935 году Вероника закончила обучение и поступила на работу лаборанткой в Институт экспериментальной медицины в Москве, а через три года вышла замуж за Юрия Розинского, врача-психиатра. (Подробности жизни с Розинским неизвестны, так как родственники Тушновой предпочитают молчать об этом, а семейный архив поэтессы до сих пор остаётся необнародованным.)

В Москве, в свободное от работы время, Вероника Михайловна занималась живописью и поэзией. В начале июня 1941 года она подала документы в Литературный институт имени А.М. Горького, но начавшаяся война помешала осуществлению заветной мечты. Тушнова уехала на фронт медсестрой, оставив больную мать и родившуюся к тому времени дочь Наташу.

На фронте ночами будущая поэтесса исписывала тетрадные листы всё новыми и новыми стихами. К сожалению, современные литературоведы называют их неудачными. Однако раненым и больным, которые находились на попечении Вероники Михайловны, до этого не было дела. Они дали ей короткое прозвище «доктор с тетрадкой». В госпитале Тушнова успевала писать диссертацию, помогала раненым, лечила не только их тела, но и искалеченные души. «Все мгновенно влюблялись в неё, - вспоминала фронтовая подруга Тушновой Надежда Лыткина, - она могла вдохнуть жизнь в безнадёжно больных… Раненые любили её восхищённо. Её необыкновенная женская красота была озарена изнутри, и поэтому так затихали бойцы, когда входила Вероника…»

Современники, знавшие Тушнову, считали её «ошеломляюще красивой». Темноволосая, смуглая женщина, похожая на восточную красавицу, обладала очень мягким и добрым характером. Она никогда не повышала голос, со всеми говорила предельно тактично и уважительно, на грубость отвечала улыбкой и безграничной добротой. Её друзья и знакомые отмечали в Тушновой ещё одно поразительное качество - не знающую пределы щедрость. Всегда приходившая на помощь в любое время дня и ночи, до конца жизни она жила предельно скромно, но очень любила делать подарки: родным, друзьям, соседям, даже просто случайным знакомым. «Она из всего создавала счастье», - говорила её близкая подруга. Марк Соболь вспоминал, что все писатели были «чуть ли не поголовно влюблены в Веронику» и добавлял: «Она была удивительным другом».

Однако женская судьба поэтессы была трагична - её красивая и раздёленная любовь не могла закончиться счастливо. Её возлюбленный - известный русский поэт Александр Яшин (настоящая фамилия Попов; годы жизни 1913–1968) - был отцом четверых детей и мужем душевнобольной женщины. Уйти из семьи он не мог. Понимая это, не желая оставлять детей любимого без отца, Вероника Михайловна ничего не требовала, ничем не мешала Яшину, который так же пылко и нежно любил её. Влюблённые старались не афишировать свои отношения, ничем не выдавали свою зрелую и сильную любовь:

Стоит между нами

Не море большое -

Горькое горе,

Сердце чужое…

В. ТУШНОВА

Страстный и романтичный Александр Яшин, чувствуя непонимание и одиночество в семье, каждые выходные шёл к Веронике, где утолял свою потребность в женской ласке, теплоте и любви. Они встречались тайно. Выезжая из Москвы на любой уходящей электричке, влюблённые останавливались в подмосковных деревнях, гуляли по лесу, иногда ночевали в одиноких охотничьих домиках. Возвращались они всегда разными дорогами, чтобы не выдать своей тайной связи.

Сколько же раз можно терять

Губы твои, русую прядь,

Ласку твою, душу твою…

Как от разлуки я устаю!

В. ТУШНОВА

Однако Александр Яковлевич был очень заметной фигурой в советской литературе - лауреат государственной премии, автор широко известных прозаических и поэтических произведений, функционер Союза писателей СССР. Его отношения с малоизвестной и не уважаемой в литературной среде поэтессой не могли остаться незамеченными. Вскоре об их романе заговорили. Большинство осуждали эту связь, многие приписывали Тушновой карьеристские устремления, другие открыто обвиняли Яшина в недостойном поведении - в измене несчастной больной женщине и потакательстве недостойной распутнице. И Александр Яковлевич, и Вероника Михайловна стали избегать общества литераторов, предпочитали общаться только с верными друзьями. Именно в эти годы, в очень короткий период времени Тушновой были созданы циклы лирических стихотворений, обессмертивших её имя. Достаточно вспомнить «Сто часов счастья» или «Не отрекаются любя».

Счастье же влюблённых поэтов и в самом деле длилось недолго. Тушнова неизлечимо заболела онкологически и угасала на глазах. Умирала она в страшных мучениях. Долгое время, прикованная к больничной койке, она старалась не выдавать слабость и боль тела. Принимая друзей в палате, она просила их подождать за дверью, причёсывалась, надевала цветастое платье и встречала их с неизменной улыбкой на лице. (Мало кто знал, что сильнейшие антибиотики стягивали ей кожу на лице, и каждая улыбка была для несчастной мучительно болезненной.) Когда больную навещал Яшин, Тушнова преображалась, и в глубине её грустных глаз сияли искорки счастья. Лишь об одном жалела она в такие часы: «Какое несчастье случилось со мной - я жизнь прожила без тебя».

Вероники Михайловны Тушновой не стало 7 июля 1965 года, когда ей едва исполнилось 50 лет. Прославившая её книга (стихотворения из которой сегодня знает любой мало-мальски грамотный человек в России) «Сто часов счастья» появилась незадолго до смерти поэтессы и была посвящена её единственной любви - поэту Александру Яшину:

Любовь на свете есть!

Единственная - в счастье и в печали,

В болезни и здоровии - одна,

Такая же в конце, как и в начале,

Которой даже старость не страшна.

В. ТУШНОВА

Яшин долго и тягостно переживал смерть Вероники Михайловны. Через несколько дней он написал одно из своих самых известных стихотворений, посвящённых Тушновой:

Чтоб не мучиться поздней жалостью,

От которой спасенья нет,

Напиши мне письмо, пожалуйста,

Вперёд на тысячу лет.

Не на будущее, так за прошлое,

За упокой души,

Напиши обо мне хорошее.

Я уже умерла. Напиши.

Через три года после «любимой Вероники» умер и Александр Яковлевич. Волею судьбы, он скончался от рака - той же самой болезни, которая поразила тело его любимой. За несколько дней до своей смерти он писал: «Завтра мне предстоит операция… Насколько я понимаю - трудная. Тяжело представить себе что-либо более печальное, чем подведение жизненных итогов человеком, который вдруг осознаёт, что он не сделал и сотой, и тысячной доли из того, что ему было положено сделать».

Влюблённые навсегда соединились вместе, без пересудов, ненужных разговоров, зависти и злости недоброжелателей, упрёков и непонимания близких людей. А их стихи до сих пор читают потомки, будто проживают с ними ещё одну жизнь.